Gustav Mahler / Густав Малер (часть IV)

Следующее звено - Шестая симфония. Ее называют Трагической. По-существу, это антитеза по отношению к Пятой. Начинается она энергичным маршевым движением, но во II части уже ясно, в какую трагическую борьбу с самим собой вовлечен герой, а может быть, сам автор симфонии. По времени Шестая соседствует с "Песнями об умерших детях". И не только по времени. Зловещие отсветы озаряют медленную, II часть, мелодически напоминающую одну из песен трагического цикла. После фантастического скерцо наступает финал, насыщенный энергичнейшим движением, и это придает особый характер музыке, как бы предвосхищающей экспрессионистскую манеру письма композиторов 20-30-х годов ХХ века.

Вторая трилогия завершается Седьмой симфонией, произведением совсем особого склада. В контексте двух других звеньев трилогии она звучит как "лирическое интермеццо" с экстатически чувственной I частью и ликованием вырвавшейся на волю торжествующей силы в финале. Центр же пятичастной симфонии занимает Скерцо, обрамленное двумя ноктюрнами (первый из них - серенада, написанная для оркестра обычного состава; второй - серенада, очень изысканно оркестрованная: солирующая скрипка, мандолина, гитара, арфа). А само Скерцо - уносящаяся ввысь игра светотеней, ночное шествие, по-рембрандтовски контрастно освещенное, оставляющее впечатление причудливых видений Жана Поля. И когда после трех средних частей, написанных в романтической манере (второй ноктюрн), Малер приходит к финалу, создается впечатление, что в его мужественном звучании растворяются сомнения, искания, срывы и трагические события, накапливающиеся в предыдущих звеньях эпопеи. Грандиозность ее масштабов требует и соответствующей кульминации.

В письме к своему другу дирижеру Виллему Менгельбергу Малер писал: "Я только что закончил мою Восьмую симфонию - самое значительное из всего, что я до сих пор написал. Сочинение настолько своеобразно по содержанию и по форме, что о нем невозможно даже рассказать в письме. Представьте себе, что вселенная начинает звучать и звенеть. Поют уже не человеческие голоса, а кружащиеся солнца и планеты".

Восьмую Малера часто называют Симфонией тысячи участников. Такое "американизированное" название ничего не говорит о самом существе малеровской музыки. Она грандиозна по замыслу, сконцентрировавшему в себе квинтэссенцию философских раздумий композитора, срывов, боли за человека и человечество, трагедию художника. Малер привлекает огромный инструментальный коллектив с 22-мя деревянными и 17-ю медными инструментами, двумя смешанными хорами и хором мальчиков; к этому добавлено 8 солистов (три сопрано, два альта, тенор, баритон и бас) и закулисный оркестр.

Композитор разделил симфонию на две части, соответственно тексту, порученному хорам и солистам. В I взят текст католического гимна: "Veni creator spiritus" ("Приди, дух животворящий"), во II - восьмистишие из финала II части "Фауста" Гете:

Все быстротечное -
Символ - сравненье.
Цель бесконечная
Здесь - в достиженье.
Здесь - заповеданность
Истины всей.
Вечная женственность
Тянет вас к ней.

(Перевод Б. Пастернака)

В кульминационной, Восьмой симфонии наиболее отчетливо сказывается основная этическая идея Малера, понимающего музыку как одну из высших сил воздействия на личность и массу.

Призыв к "духу животворящему" заставляет вспомнить вовсе не церковно-догматические песнопения, а музыку, призывающую человека к человечности, музыку психологического склада, который проявляется в финале Первой симфонии Скрябина, в замыслах, пусть туманной и насквозь идеалистической, но гордой идеи скрябинской "Мистерии".

Притягательная сила "вечной женственности" понимается Малером не в прямом, а тем более - не в упрощенном варианте, а в наиболее обобщенном, сублимированном. "Вечно женственное" неотделимо от творческого, действенно-преобразующего мир начала. Возвышенная гуманистическая роль искусства в сочетании с его облагораживающей, действенной силой образуют основу замысла Восьмой симфонии. Но все то страшное, бесчеловечное, что осталось за ее пределами, невозможно одолеть ни страстными протестами, ни заклинаниями, ни уходом в глубины философии или дебри метафизики. Как ни странно, но симфония, не то что выношенная, но без преувеличений - выстраданная, оказалась бесконфликтной. В последней из завершенных Малером симфоний, в Девятой, написанной в 1909 году, композитор возвращается к небольшому, почти камерному составу, к отдохновению после звуковых неистовств Восьмой симфонии. И в Andante (I часть), и в Лендлере (II), и в Рондо, напоминающем финалы симфоний венских классиков, Малер дает выход сугубо личным чувствам, подчеркивая в финальном Adagio глубину страдания. В этом смысле Девятая симфония может быть трактована как антитеза по отношению к предыдущей. Острей, чем когда-либо, композитор испытывал потребность в финальном обобщении своей симфонической эпопеи. И тогда родился замысел Эпилога, заключающего в себе те элементы антитезы, которых так не хватало в Восьмой. Родилась "Песнь о земле". Она основана на стихах китайских поэтов VIII-IX веков Ли Бо, Чэнь Шеня и Ван Вэя, переведенных на немецкий язык Гансом Бетге. В шести частях, написанных для тенора, меццо-сопрано и оркестра,- "Застольная песня", "Одинокий осенью", "О юности", "О красоте", "Пьяница весной", "Прощание",- Малер создает галерею звуковых полотен о жизни, тоске, веселье, красоте, упоенье и о неотвратимом для всего сущего конце. Композитор не цитирует себя, не обращается ни к темам симфонической эпопеи, ни к текстовым реминисценциям. Ассоциации, связывающие "Песнь о земле" с предыдущими звеньями, возникают сами собой.

В "Песне о земле", как и в Девятой симфонии, Малер отвергает грандиозный исполнительский аппарат Восьмой. Он ведет задушевный разговор, не стесняясь интимных интонаций. В самом начале пира, когда кубки уже наполнены и сидящие за столом протягивают к ним руки, их останавливает голос певца: "Пока не пейте, я спою вам песню". Как надпись "Мане текел фарес", возникшая на стене, согласно древней библейской легенде, здесь звучат слова:

Все страшно в этой жизни,
Смерть нас ждет.

Ни изысканные и хрупкие звучания песни "О юности", ни воспевание красоты (III и IV части цикла) не могут противопоставить свет и добро музыке тех частей, в которых мир предстает в мрачных предчувствиях конца, гибели ("Одинокий осенью", "Прощание"). И природа, неизменная спутница и собеседница всех "странствующих и путешествующих", природа, столько раз пробуждавшая и героях малеровских симфоний возвышенные мысли и надежду, здесь, в "Песне о земле", увы, выслушивает прерывистый, бессвязный монолог, трагическое обнажение души ("Пьяница весной").

В начале симфонической эпопеи, в "Марше в манере Калло" из Первой симфонии, лесное зверье резвилось под нарочито банальный мотив. Здесь же, в песне пьяницы, "Человеческая комедия" близится к концу. Поэтому так трагичен контраст между извечной чистотой природы, ее птичьими посвистами, трелями и бессвязным бормотанием человека, подошедшего к последней черте, за которой - небытие.

Тема страдания, расставания с жизнью завершает и "Песнь о земле", и Девятую симфонию, и всю эпопею, включающую десять монументальных партитур. В них заложены плоды философских раздумий Малера, выношенные, выстраданные в условиях страшного мира жестокости, лжи, угнетения,

Как уже говорилось, композитор Густав Малер не был кабинетным философом. Не книги, а сама жизнь вела его вглубь явлений. Видя язвы современного буржуазного общества, движущие силы которого он едва ли постигал, Малер не мог занять позицию "над схваткой". Он в схватке, и в руках у него оружие искусства, разящее зло. Он зовет к свету и правде всей энергией своего таланта.

Адресуясь не к избранным, а к широкой массе слушателей, следуя в этом по пути Бетховена и Чайковского, Малер всегда видел перед собой высочайшую вершину философского симфонизма - Девятую Бетховена. Подобно великому учителю, обратившемуся в финале Девятой к слову - солистам, хору,- Малер испытывает необходимость в помощи слова там, где ему особенно важна конкретность образа, действия, идеи. Именно поэтому во Второй, Третьей, Четвертой, Восьмой симфониях он обращается к "Волшебному рогу мальчика", к Клопштоку, Ницше, а в "Песне о земле" - к китайским поэтам.

Не только герой его симфонической летописи терпит трагические поражения в столкновениях с пошлостью, ложью, цинизмом. Поражения терпит в не меньшей степени сам Малер. Десятилетие, во время которого возглавлявшаяся им Венская опера достигла небывалого расцвета, закончилось его вынужденным уходом. Годы, проведенные им в США (1907-1911), оставили горький осадок, вызванный деляческим духом, и полным безразличием к настоящему искусству оркестрантов, певцов, менеджеров, публики. Недаром Шаляпин, наблюдавший его работу в Метрополитен-опера, его тщетные усилия сломить рутину, произносил фамилию великого музыканта не "Малер", а "Малёр" (французское maleur - несчастный)...

Вскоре по возвращении из Америки в Вену Густав Малер умер. Он прожил 51 год...

Много нерешенных проблем связано с творчеством Малера. Дирижеры, музыканты тщательно исследуют его наследие, углубляются в мир его песенных и симфонических произведений. Осталась неоконченной Десятая симфония. Судя по эскизам, она была задумана как "Данте-симфония". В начале 20-х годов Эрнст Кшенек отредактировал две части, а в 1963 году английский музыковед Дерик Кук завершил по наброскам Малера остальные части симфонии. Но только тогда, когда грандиозная симфоническая эпопея, возвышающаяся над "Жаном Кристофом" и "Сагой о Форсайтах" как философская летопись века, войдет в обиход ценителей симфонической музыки, только тогда можно будет постичь истинное величие малеровского наследия, адресованного современникам и потомкам.

Прав был И. И. Соллертинский, когда писал: "Малер был последним, кто пытался в Европе - внутри буржуазной культуры - построить "симфонический мир" на основе героико-философского пафоса..."

< возвращаемся